Сложный 2020 год словно катком прошелся по миру: кого-то забрал навсегда, кого-то раздавил, кого-то переформатировал, кого-то сделал сильнее, кого-то жестче и саркастичней, кого-то повернул совершенно в другую сторону, а кому-то даже подарил надежду. Слова Ницше: «Всё, что нас не убивает — делает нас сильнее!» стали буквальными. Вот бы только разгадать этот знак бесконечности, то сообщение, которое посылает нам пространство и действительно, духовно выйти на этот совершенно другой вибрационный уровень. Как же в ситуациях, когда кидает из стороны в сторону не потерять человеческое лицо, не закрыть сердце и снова найти в себе неисчерпаемый источник вдохновения? Мир искусства сейчас под ударом, но схватиться за соломинку всё-таки возможность есть! А великий Доктор Театр излечит раны и покажет выходы, главное - просто открыться, довериться и дать возможность свету пролиться и осветить все необходимые уголочки.

Пять месяцев карантина артисты не выходили на сцену, а для людей искусства это особенно тяжело. Ведь всё в первую очередь строится на взаимообмене энергией между сценой и зрительным залом. Энергия, как молоко матери, трепетно и с большой любовью передается в зал, а зрители при этом, словно, счастливые малыши возвращают эти потоки обратно. И поле расширяется, а вместе с этим новые осознания, переосмысление и понимание мира, жизни, человеческих отношений, добра и зла. А позитивные эмоции — одно из лучших лекарств! И слова Томаса Манна: «Театр превращает толпу в народ» и Николая Васильевича Гоголя: «Театр это кафедра, с которой можно очень много сказать миру добра» - сейчас, как никогда, актуальны.

Осенью этого года Театр русской драмы имени Леси Украинки открыл свой 95-й юбилейный сезон в семнадцатый раз легендарным спектаклем “В плену страстей", поставленным руководителем театра, народным артистом Украины Михаилом Юрьевичем Резниковичем по пьесе Леси Украинки «Каменный властелин». Эта пьеса была написана 1912 году, за год до того, как Леся Украинка ушла из жизни, и только в конце 30-х годов на этой сцене фактически основатель театра, советский, российский и украинский актёр, театральный режиссёр, педагог, народный артист СССР Константин Павлович Хохлов (1885-1956) впервые поставил этот спектакль, который 20 лет считался «Lesedrama», то есть драмой для чтения. Резонанс творческий и гражданский в 39-м году был таковым, что в 41 году (юбилейном для Леси Украинки) правительство Украины присвоило имя Леси Украинки этому театру. Данный спектакль ставили в 48-м году, потом в 56-м, потом в 70-м и в ролях выступали великие артисты театра: Михаил Федорович Романов, Юрий Сергеевич Лавров, Виктор Михайлович Халатов, Евгения Эммануиловна Опалова.

Как же хорошо, что в театре сохраняются традиции и во время таких спектаклей выстраивается мостик в то прошлое театра и появляется возможность соприкоснуться с чем-то таким другим и далеким. И на миг соединиться и почувствовать.

И благодаря этому спектаклю мостик сейчас простраивается фактически к самому началу истории театра, к легендарной личности - Константину Павловичу Хохлову... Соприкасаюсь с информацией об этом человеке — внутри что-то происходит, пробуждаются добрые и светлые эмоции. И уже не первый раз ловлю себя на мысли, что люблю читать воспоминания артистов о нем. Возникает образ глубокого режиссера, интеллигентного, порядочного руководителя, то к чему стоит стремиться, то о чем хочется рассказывать.

«Владимир Маяковский жалел тех, кто никогда не бывал в Евпатории. Мне же искренне жаль всех, кому не довелось общаться с Константином Павловичем Хохловым. А уж тем более тех, кто о нем и знать ничего не знает!»

Мальвина Швидлер

Этим летом мне в руки случайно попала книга «Жизнь, как детская рубашка...» составленная из воспоминаний народной артистки Украины Мальвины Зиновьевны Швидлер (1919-2011), записанных на кассеты и собранных в книгу уже на закате жизни актрисы. И статью, посвященную памяти Константина Павловича Хохлова хочется начать именно с её воспоминаний.

Мальвина Зиновьевна Швидлер:

Поначалу мне посчастливилось лишь наблюдать за этим великим человеком. Я весьма скромно участвовала в спектакле «Горе от ума» и так же скромно из-под опущенных век наблюдала за Константином Павловичем. В то время моё зрение ещё позволяло издали любоваться кумиром. Поверьте, это занятие не могло наскучить, потому что Хохлов был театром в театре! Вы даже себе представить не можете, как быстро менялось выражение его лица. Да даже если бы оно не менялось... одна внешность человека стоила того, чтобы любоваться ею не отрывая глаз.

Он был строен. Высок. Широкоплеч. С потрясающей красоты большими мужскими руками. А глаза! Какие глаза! Выразительные, живые, ясные! Благородное царственное лицо, увенчанное копной седых с голубизной волос.

Один наш артист как-то пожаловался другому:

- Я тоже весь седой, но у меня волосы с желтизной, а у Константина Павловича словно голубые. Как вы думаете, может, он их подсинивает?

- Не думаю, - ответил ему коллега. Но завистник рискнул, мало того, что он подсинил свои волосы, так он ещё их и накрахмалил. Но похожим на Хохлова всё равно не стал.

На Хохлова, в принципе, трудно было быть похожим. Что носили в то время? Не носили, скорее донашивали. Хохлов же был одет шикарно. Что бы не надел, всё выглядело на нем так, как на каком-нибудь знаменитом манекенщике. Только, пожалуйста, не подумайте, что я его обожествляю. К нему нельзя было относиться иначе. Когда Константин Павлович заговаривал, все замолкали. Неважно, где он говорил: в репетиционном зале, на сцене, за столом... Его слушали затаив дыхание. А вот что именно он говорил, не припомню. До 48-го года лично со мной он ни разу не заговорил.

И вдруг в 48-м году, прихожу я к доске расписаний и у режиссера-постановщика Хохлова нахожу свою фамилию. Это была пьеса Леонова «Обыкновенный человек». А роль, против которой была написана моя фамилия, - инженю. Не проходная, но очень даже значимая! Она имела большое смысловое значение для спектакля, посвященного молодому поколению. Да и сколько их, молодых, после войны осталось? Поэтому о молодежи необычайно пеклись.

Моя героиня — девушка, нет скорее — подросток на протяжении всего спектакля влюблялась, страдала, ревновала. Вечно просила у папы денег на разные глупости. То у её кумира умерла подопытная обезьянка и ей хотелось подарить ему другую, то ещё какую-то чепуху возвеличивала. В общем, роль была божественной!

Первые пару недель репетиций мне всё сходило с рук. Но однажды в перерыве Хохлов пригласил пройтись за кулисы. А я-то уже знала, чем это заканчивается. Все разносы он устраивал с глазу на глаз, за дальними кулисами. Так было и со мной.

Начал он, можно сказать, ласково:

- Мальвина Зиновьевна, вы меня огорчаете. Вы репетируете из рук вот плохо. Такое впечатление, что вы не знаете, кого играете. Простите меня за резкость, но вы прибегаете к штампам, которыми уважающие себя театры не пользовались даже до Октябрьской революции!

Стою и думаю: «Ну всё, Маля, тебе крышка! Сейчас отберут роль, и станешь ты очередной жертвой разноса». Но апофеоз был иной. Хохлов, можно сказать, подал мне лучик надежды, сказав:

- Я всё-таки надеюсь, что вы поймете меня и в дальнейшем серьезнее отнесетесь к репетициям.

Скупо улыбнулся, развернулся и ушел. Но что было со мной! Если бы мне сказали: «Отруби себе палец — и Константин Павлович будет доволен тобой», - я, не задумываясь, рубанула б.

Придя домой, утирая слезы, старалась вспомнить все его замечания. В последующие дни в антрактах даже не выходила, чтобы не растерять того, что было нажито на сцене. И вот на третий день, после репетиции, Хохлов обратился ко мне:

- Здравствуйте, Мальвина Зиновьевна.

Думаю, ничего себе, полтора часа репетируем — и только сейчас «здравствуйте». А он подходит ближе и оброняет невзначай:

- А вы — молодец!

И, уже ни на кого не глядя, спокойно спускается со сцены. Смотрю ему в след и чувствую, словно у меня за спиной крылья пробиваются. Если бы мне сказали «лети», полетела б. Наверно, это было одно из немногих ощущений несомненного счастья в моей жизни.

Второй раз Хохлов осчастливил меня, когда в театре шли репетиции «Слуги двух господ». Как назвал этот спектакль мой знакомый узбек-музыкант: «Прислуга двух хозяев». Я играла в нем служаночку Смеральдину. В зале был Хохлов. И при обсуждении мне от него досталась длинная изысканная похвала! Слов не помню, но ощущение было такое, что хотелось выть от восторга. С трудом дождалась конца обсуждения. Выбежала в пустой отсек за кулисы. Дыхание перехватило от слез. Но только я собралась дать волю своим чувствам, как появился мой партнер Валя Дуклер. Видя моё состояние, он с улыбкой спросил:

- Скажи мне, Маля, а если бы тебе сказали, что ты выиграешь по займу десять тысяч рублей (а те времена это было возможно), ты променяла бы их на то, что только что о тебе говорил Хохлов?

Ну, тут уже мои слезы потекли сами собой, и я восторженно крикнула:

- Ни двадцать! Ни тридцать! Ничто не променяла б я на то счастье, которое только что испытала!

Вот что значило для меня мнение Хохлова! На что Дуклер пошутил:

- А жаль. Было бы у тебя несколько тысяч, было бы что одолжить. Мне сейчас деньги были б очень кстати.

Помню ещё один случай. Играла я домработницу Романова в спектакле «Директор», хорошую острохарактерную роль. В перерыве подходит ко мне Хохлов и спрашивает:

- Вы дома у себя убираете?

Я всегда стараюсь говорить правду:

- Нет, Константин Павлович. Уборкой у нас занимается муж или мама.

Наверно, кто именно это делает, не обязательно было выкладывать, но уж такова моя натура.

Он улыбнулся:

- Хм, заметно. Хотите, покажу, как это делается, потому что в вашем исполнении вытирание пыли напоминает дешевую оперетку. Кажется, вот-вот затанцуете или запоете.

Не скрывая восторга, выпалила:

- Конечно, хочу! Пожалуйста, покажите!

Он отобрал у меня тряпку. Закатил манжеты на своей белоснежной рубахе. И видели б вы, дети мои, как он моментально превратился в домработницу. Настолько женственно стал гладить буфет, полировать каждое пятнышко, приглядываясь: всюду ли вытер. С особым старанием тер по углам, а потом стряхнул тряпку над ведром. И всё уже протер начисто. До чего ж это было очаровательно поучительным зрелищем! Мне, дурочке, было безумно приятно ещё и потому, что это зрелище предназначалось только мне! Мало того, в этом внимании мэтра усматривала его личную заинтересованность в том, чтобы я хорошо играла. Короче, я снова была на седьмом небе!

Пришла домой. Взяла махровое полотенце и, копируя его движения, стала нежно сметать пыль отовсюду: лазила под шкаф, за шкаф, становилась на стульчик и терла сверху. Так старательно репетировала это вытирание пыли, что даже муж, придя с работы, поразился. Он был у меня чистюля. Не заметить, что дома ни пылинки, он не мог. Решил тут же выяснить:

- Малечка, кто у нас был? Ты, кажется, вытирала пыль?

Но мне не хотелось признаваться, и я выкрутилась:

- Просто хотела тебя порадовать.

Так что это важное событие осталось для моего мужа тайной. Сейчас, на старости лет, сознаюсь: для меня оно приравнивалось к любовной тайне! Всё, что касалось Константина Павловича, казалось мне таковым.

А однажды Хохлов у меня спросил:

- Девушка, почему вы всегда в черном?

Смущенно пролепетала:

- Мне мама не разрешает носить ничего яркого.

Он улыбнулся:

- Ответ неправильный. Вы должны были процитировать Машу из «Чайки» Чехова: «Это траур по моей непрожитой жизни».

Мелочь, но мне её было предостаточно, чтоб довольно долго находиться под впечатлением от одной только мысли, что Хохлов обратил внимание на цвет моей одежды. Осознавать, что он, в принципе, меня замечает, было уже счастьем!

А однажды от того, что он заметил меня, я страдала неделю. Как-то купила на Бессарабском рынке первую клубнику. Грамм триста для папы. Иду по бульвару Шевченко и несу перед собой свой бумажный кулечек. А он, зараза, пахнет. В общем, не удержалась и полезла за клубникой. Съела, а пестик бросила на тротуар. До чего вкусной оказалась эта клубника! Иду и думаю, а не взять ли мне для пары ещё одну. А потом решила, что бог любит троицу. И вот, когда я уже сжирала третью клубничку, услышала за спиной знакомый голос:

- Ну, что же вы, Мальвина Зиновьевна! Я иду, буравлю вас глазами, а вы — никакого впечатления.

Думаю: «Может, пронесет? Может это кто-то из наших копирует Хохлова?» - но обернулась и поняла — Он. Он видел, как я ем на улице! Мало того, Он видел, что бросаю пестики на тротуар. Какой позор! Теперь-то Он точно не будет ко мне хорошо относиться.

Пришла домой и, не будучи истеричкой, кинулась в слезах к маме. Всхлипывая, рассказала о своем позоре. На что мама пожала плечам:

- Господи, ну сейчас же совсем другое время. Это если бы до революции он увидел, как ты кушаешь на улице....

А я ей:

- Мама! Ты ничего не понимаешь. Это трагедия! Хохлов — аристократ. Он никогда не простит мне этой невоспитанности.

Но я ошиблась. Ничего не изменилось из-за этой клятой клубники.

Чтоб вы лучше понимали, как я относилась к Хохлову, расскажу ещё одну историю. Как-то Николай Васильевич Петров, худрук московского Театра сатиры, как говорят в Одессе, сделал мне шикарное предложение перейти к нему в театр. А я ему:

- Спасибо

Он спрашивает:

- «Спасибо, да» или «Спасибо, нет»?

Говорю:

- Знаете, наверное, «спасибо, нет».

- Почему? Я же дам вам вашу зарплату! Да, сначала на сто рублей меньше, чтоб не было лишних разговоров в труппе. А с дебютом дам ту же зарплату. Подумайте.

- Не в этом дело. Я, наверно, не соглашусь переехать в Москву, несмотря на то, что люблю ваш театр и хотела бы в нем работать.

- Сколько вам лет?

- Тридцать.

- Имейте в виду, это последний год, когда вас приглашают в другой театр. Актрис вашего амплуа берут только до тридцати лет. Это героиню приглашают до тридцати пяти.

- Знаете, я сомневаюсь вот в чем, - нерешительно продолжила я, - сомневаюсь, что придя к вам буду много играть.

Он возмутился:

- Но если я вас приглашаю, то, наверно, знаю, на что. Вы будете играть не только много, но ко всему ещё это будут хорошие роли!

Я снова:

- Нет.

Тут он совершенно растерялся.

- Так в чем же дело? Вы можете назвать истинную причину своего отказа?

- Потому что я работаю у Константина Павловича Хохлова!

- А вот это я как раз понять могу!!!

Теперь вы можете представить, кем был для меня Константин Павлович? Понимаете, от чего я отказалась? Но чтоб вы до конца поняли, как я относилась к этому человеку, признаюсь: я мечтала жить у него в третьей комнатке! Да, я прекрасно знала расположение его комнат. И готова была выходить только тогда, когда его не будет дома, для того чтобы прибрать, приготовить еду, застелить постель, постирать и погладить ему одежду. Но всё это были только мечты. Мечты, которым не дано было сбыться, хотя добрые люди рассказывали, что когда он выпивал рюмочку, просил одну нашу актрису: «Розочка, расскажите, мне ещё про неё, пожалуйста», Розочка понимала, о ком она должна говорить, и с удовольствием выбалтывала что-то забавное обо мне. И я знала об этом от той же Розочки. Но это ничего не меняло!

Он смотрел на меня с нежностью невозможности.... При этом я так смущалась, что не могла при нем и рта раскрыть. Разве что на репетициях.

Вот одного я простить себе не могу. И никогда уже не прощу. Это произошло, когда стало известно, что Константин Павлович уезжает в Ленинград. Те, кто знают историю, почему Хохлов ушел из театра, прекрасно знают, что ему помогли это сделать. Он был слишком велик для того времени. Его тошнило от просоветских пьес.

Так вот, когда стало известно, что через пару дней Хохлов уезжает, я столкнулась с ним на проходной у театра. Вышла и увидела, как он стоит на Пушкинской лицом к театру. Один. Стоит и задумчиво смотрит на стены. У меня потекли слезы. Я подошла к нему. В первый и в последний раз в жизни. Потом я не раз подходила к его могиле, в Ленинграде. К живому же решилась подойти всего однажды. Он заговорил, но я не в силах была слушать. Помню, что через несколько минут не сказала, а прошептала:

- Константин Павлович, подарите, мне, пожалуйста, свою фотографию.

Он ответил:

- Мальвина Зиновьевна, приходите ко мне домой. Выберете любую.

Но увы, постеснялась! Позже Сереженька Филимонов подарил мне его фотографию. Вложила её в рамку, и теперь висит она над моим столом вместе с другими... С теми, кого любила, с теми, кого уже нет.

Да, должна признаться: у меня две фотографии Хохлова. Вторую я тихонько увела из театра. Как-то на репетиции спектакля «Двери хлопают» на рояле среди реквизита заметила фотографию в толстом паспарту. Я узнала её. Она висела у дорогого Михаила Юрьевича в кабинете. Если можете, простите, но я достала газету, завернула эту фотографию. И теперь она со мной, в спальне. Каждый вечер, ложась спать, я говорю: «Покойной ночи» своим близким. А Константин Павловичу, утром, говорю: «Спасибо, что вы были в моей жизни. Спасибо за счастье работы с вами. Спасибо за вашу теплоту ко мне. За всё то, чем до сих пор живу и до сих пор люблю».

«Фотография фиксирует вечность, на деле являясь доказательством того, что всё есть лишь краткий миг в глазах вечности.»

Али Смит

Михаил Юрьевич Резникович:

Над моим столом в кабинете висит портрет красивого седого человека. В глазах его ум и участие. Весь облик его дышит благородством. Это Константин Павлович Хохлов, фактически основатель Театра имени Леси Украинки.

Собственно, театр открылся в 1926 году, 15 октября, а Константин Павлович пришел сюда двенадцать лет спустя. Но всё равно истинное рождение нашего театра как психологического, наследующего лучшие традиции Московского Художественного театра, происходило при нём. А самое главное, что он привил, в хорошем смысле этого слова, театру систему Станиславского. То есть законы органического поведения в жизни, которые нужно в себе воспитывать. И когда я пришел сюда, то этот дух Константина Павловича был в театре и это очень много значило для меня, тогда совершенно молодого человека.

Он ведь в начале века был молодым артистом МХАТа, играл в «Провинциалке» Мишу, многие роли там исполнял и воспринял ту природу психологического театра человеческой души. Поэтому он это переносил к нам сюда, и собрал такой состав артистов: Романов, Лавров, Халатов, Опалова... - тот костяк, который был. Константин Павлович в какой-то мере воспитал режиссера нашего театра Николая Алексеевича Соколова — очень творческого человека, принципиального. Кстати, когда Хохлов уезжал в Ленинград, то Соколов уехал за ним. И вернулся в Киев, когда Константина Павловича уже не стало.

Хохлов возглавил наш театр в 1938 году. Наряду с постановкой спектаклей, главной своей целью он считал создание яркой по своим индивидуальностям актерской труппы, способной решать самые разные творческие задачи.

Первый спектакль, поставленный Константином Павловичем в качестве художественного руководителя, был «Каменный властелин» Леси Украинки — спектакль выдающийся. Пьеса «Каменный властелин» считалась драмой для чтения, хотя Леся Украинка грандиозно пересмотрела легенду о Дон Жуане и она писала о том, что вот теперь у нас есть свой Дон Жуан, это безумно автобиографично. Ввела образ Долорес, которая является антиподом героини. В общем, это замечательная драма и Хохлов взялся её поставить. Вначале 1939 года этот спектакль вышел в Киеве. Он имел такой творческий и нравственно гражданский резонанс, что в 41 году правительство Украины присвоило театру имя Леси Украинки и вот Константин Павлович стоял за кулисами этого очень важного события. И театр после этого пять раз возобновлял этот спектакль с другими актерами в другой транскрипции и последняя наша редакция 2003 года уже 17 лет идет у нас в театре.

Странный был этот спектакль. В чем-то несовременный, не соответствующий духу времени, духу коллективизма — одной из главных заповедей советской власти. Дон Жуан, которого замечательно играл Юрий Сергеевич Лавров, мечтает о свободе от «общественных пут» и утверждает, что истинная свобода — в максимальном индивидуализме. Однако, проиграв в борьбе с честолюбивой Донной Анной. Побежденный любовью Дон Жуан возвращается в ненавистное ему общество, прощается со своими свободолюбивыми мечтами и гибнет, послушный женщине. Это и есть конец Дон Жуана.

Практически, Константин Павлович Хохлов открыл «Каменного властелина» не только для русской, но и для украинской сцены, поскольку до этого сценическая история пьесы в украинском театре была достаточно бедна. Лишь две крупные постановки можно выделить - в Театре Николая Садовского в 1915 году и в Театре имени Ивана Франко в сезоне 1925/1926 годов.

Хохлов поставил множество спектаклей. Среди которых «Дворянское гнездо» по И. Тургеньеву, и «Горе от ума» А. Грибоедова, и «Зыковы» М. Горького, и «Нашествие» Л. Леонова, и «Пигмалион» Б. Шоу. Но главное, и, пожалуй, исключительное, чем занимался он - педагогическое воспитание труппы в направлении постижения живых традиций психологического театра XX столетия.

Константин Павлович не только ставил прекрасные спектакли, не только осуществлял художественное руководство театром по всем направлениям, но ещё — и это, по-моему, самое главное и грандиозное, - создал необходимые предпосылки для творчества, для свободного роста талантливых людей, артистов, создал ту нравственную, художественную микрофлору, что содействовала свободному раскрытию индивидуальностей.

Хохлов, очевидно, знал некую тайну театрального строительства и, следуя ей, организовывал движение театра и крепил его дух — дух коллективизма, товарищества, честного, непредвзятого отношения к акту творчества.

Спектакли, при нём поставленные, стали легендой не только Театра имени Леси Украинки, но и всего советского. Хохолов практически помогал выпуску всех выдающихся спектаклей нашего театра. У нас был режиссер Владимир Александрович Нелли-Влад, вот он ставил, а как режиссер-педагог Константин Павлович дальше поправлял эти спектакли и «Хождение по мукам», и «Живой труп», и «Дети солнца». Все те выдающиеся работы, которые в театре тогда были. И восемнадцать раз давали занавес во МХАТе во время триумфальных гастролей нашего театра в Москве в 1948-м!

…Из воспоминаний народной артистки Украины Александры Захаровны Смоляровой: «В 1952 году, когда я пришла в Театр Леси Украинки, это, конечно же, был театр Хохлова. Сразу же я поняла по настроению всех (тогда в театре было много молодежи, они пришли вместе со мной — Н.Рушковский, И.Павлова, С.Филимонов, О.Борисов, чуть позже — А.Николаева, В.Предаевич), что все свободные от других репетиций артисты ходят на репетиции Хохлова. Это не было никакой обязательностью, а делалось просто по желанию, по необходимости. Репетиции Хохлова, без преувеличения, можно было назвать сказочными. В чем это заключалось? Прежде всего, Константин Павлович ничего артистам не показывал, ничего сам не играл. Но по поводу каждой сцены или характера он так много фантазировал вокруг... А артисты, переработав, потом пытались эти фантазии воплотить».

Хохлов был интеллигент самой высшей пробы. И эта интеллигентность вместе с ним вошла и надолго поселилась в доме номер пять по улице Ленина (ныне Богдана Хмельницкого). При нем стыдно было не то что хамить, а просто грубо разговаривать, совершить некрасивый поступок, стыдно было солгать. При нем ни одна театральная интрига — а их потенциальное множество в любом театре — не могла осуществиться.

Константин Павлович был абсолютно неприспособлен к противостоянию и интригам советских идеологических чиновников, когда художнику приходилось постоянно хитрить, выторговывать репертуар глубокий, серьезный, когда нужно было идти на уступки, ставить спектакли к датам, спектакли по пьесам заведомо конъюнктурных, бездарных драматургов, прославляющих режим, для того, чтобы позже позволили поставить спектакль честный. Он занимался творчеством и не хотел идти на компромиссы, тем самым уже, пусть подсознательно, становясь в оппозицию к режиму. Он был наивен наивностью истинного художника, стоящего вне или над драконовской идеологией и политикой. В литературе его можно было сравнить с Борисом Пастернаком, о котором вождь и отец всего советского народа сказал: «Не трогайте этого небожителя...».

Хохлов на театре, как Пастернак в литературе, действительно был великим и наивным небожителем. А поскольку театр — искусство коллективное, способное «превращать толпу в народ», то есть воздействующее ежевечерне на умы и сердца людей, ему, Хохлову, неизменно нужна была зашита в лице директора театра, который бы уважал и прикрывал художника, ограждал его от идеологических бонз, предоставлял поле для творчества или хотя бы не мешал, не интриговал против него, понимал редкость и единоличность этой неповторимой личности и её нужность, необходимость Театру имени Леси Украинки.

К счастью для театра, к счастью для Константина Павловича такие директора в той или иной мере находились, и театр рос и развивался естественно, в тех рамках, в каких он мог расти при советской власти, пока в конце 1954 года к его административному руководству не пришел Виктор Петрович Гонтарь...

В финале жизни у Константина Павловича Хохлова произошла ужасная трагедия, трагедия в том, что он создал этот театр начиная с 1938 года. Он практически создал труппу. Он создал направление подлинного духовного психологического театра и в 1954 году был вынужден из театра уйти. Потому что у него возник сумасшедший конфликт с директором Виктором Петровичем Гонтарем. Гонтарь - это тоже была такая серьезная личность, говоря сегодняшним языком - он был достаточно мощным менеджером, но кроме этого был зятем Никиты Сергеевича Хрущева. И поэтому в этом конфликте, тогда в 54 году, Хохлов не мог победить. И он ушел из театра. И его сразу пригласили в Ленинград руководителем Большого драматического театра имени Горького. Того самого театра, куда через три года после этого пришел Георгий Александрович Товстоногов. Но в свои почти 65 лет переезжать из Киева в Ленинград со всеми последствиями этого переезда ему было противопоказано, его здоровье подкачало и через год в Ленинграде он ушел из жизни. Вот так трагически закончилась судьба этого выдающегося художника....

Я с Константаном Павловичем не работал, но когда я пришел в театр в 1963 году, то весь театр был полон, насыщен этой личностью. При воспоминании о Хохлове у всех без исключения артистов светлели глаза. Это было так необычно в то время... Не проходило и дня чтобы кто-то о нем не говорил, чтобы кто-то его не цитировал, чтобы кто-то не относил к нему начало подлинной творческой жизни нашего театра, вот поэтому я опосредствованно напитался этим.

Он, очевидно, излучал добро, покой и некую надежность, пробуждал в людях чувства добрые, способствовал раскрытию самого лучшего, самого бескорыстного в человеке. Хохлов был наивен, как может быть наивен большой художник, истинный талант.

По моему в 65 году мы очень здорово праздновали юбилей Хохлова. Выходили артисты и говорили, и я запомнил некоторые вещи. Николай Николаевич Рушковский выступая рассказал, что Хохлов заботился обо всех артистах театра. Думал о каждом. Не только о первочах, но о каждом!!! Когда-то у нас был один актер среднего поколения - Гранатов. Он о Гранатове думал! Думал о каждом! Это было важно. С другой стороны, Константин Павлович был, конечно, человеком другой эпохи. Легенды ходят о его высказываниях, которые не вписывались ни в какое направление той советской жизни. У него действительно был нижний предел компромисса, который он никогда не переступал.

Он был из поколения титанов духа, маяков. Как найти слова, чтобы выразить, описать ту атмосферу театра, которую я застал через девять лет после его ухода. Атмосферу, где ощущение истинного творчества поощрялось и людьми театра, и — необъяснимым образом — даже его стенами. В театре в то время существовали многочисленные неписанные табу на пошлость, актерские капризы, на проявление воинствующей бездарности. Тогда ещё жили и творили «хохловцы» его призыва, и они «заказывали музыку» того незримого климата, при котором театральному прохиндейству было трудно существовать. Но зато каким махровым цветом оно разрослось позже, когда великие старики ушли, и сразу «стало всё разрешено». Тогда артисты не только «грызли кость в своём углу», по меткому метафорическому выражению А. А. Гончарова, они просто разрывали театр на части, стремясь отпахать себе кусок пожирнее.

Лично я считаю, что в основе сегодняшнего театра Леси Украинки стоят две личности: это Константин Павлович Хохлов, который дал этому театру импульс, который на сегодня ещё не исчерпался, просто мы находимся в других условиях жизни, в другом уже развитии театра и исповедуем это. И второй человек, который определил во многом движение театра это выдающийся сценограф - Давид Львович Боровский. Вот эти два человека, они стоят в основе этого театра. И если бы их не было - то театр был бы другим.

У Мандельштама есть пророческое стихотворение «Я изучил науку расставания». Очевидно, Константин Павлович Хохлов тоже постиг эту далеко не весёлую науку. Он ушел из театра, который создал. Ушел от артистов, которые были ему обязаны всем — званиями, славой, профессионализмом. Ушел интеллигентно, красиво, по-рыцарски. Его вынужденный уход — преступление против искусства, против театральной культуры города, против зрителей Киева. Но разве власти предержащие задумывались над этим? Всегда ли они думают об этот сегодня?

Можно только представить, с какой горечью и грустью уезжал он из Киева, этот совсем уже не молодой человек, который принёс городу столько света и добра. Он был великодушен, интеллигент и в высшей степени щепетилен. Он был великий профессионал. Память о нём и поныне живёт в стенах театра, в людях театра. И ещё долго-долго будет жить.

По рассказам, по воспоминаниям тех, кто с ним общался, кто его любил, Хохлов был какой-то совершенно несовременный, почти князь Мышкин от театра, чуткий, доверчивый. Очевидно, он был человек на все времена — из того тонкого слоя интеллигенции, который всё более истончается и уходит...

Мой привет поколенью

По колено в земле

А сединами — в звёздах!

...До последнего часа

Обращенным к звезде -

Уходящая раса,

Спасибо тебе.

Строки Марины Цветаевой. Из цикла «Отцам»...

Уходящая раса... Это о Константине Павловиче Хохлове, о Юрии Сергеевиче Лаврове, о многих, кто был солью земли на театре. Что-то уже бесконечно далёкое и близкое одновременно... Как грустно, что они уходят. Ушли. «Наши Боги, наши педагоги». У них была иная, чем ныне, шкала нравственных ценностей. Своей жизнью, своим делом, самим общением они помогали нам стать и лучше, и чище, и благороднее. Кто-то воспринял их урок. Кто-то прошел мимо... Поразительно, как всё это предчувствовал Антон Павлович Чехов на заре века — уход, исход тонкого слоя русской интеллигенции. И не только в своей последней большой пьесе «Вишневый сад» (Раневская, Гаев, Аня, Варя), но и в «Трех сёстрах». Здесь он из подтекста перевёл это своё предвидение в текст: «Они уходят от нас, один ушёл совсем, совсем навсегда, мы останемся одни, чтобы начать нашу жизнь снова. Надо жить... Надо жить...». Так заканчиваются «Три сестры».

… Кем их заменить?... Кто придёт вместо них? На эти вопросы отвечать всем нам. И нашим детям. Внукам.

Подготовила Анастасия Правдивец

© Всеукраинский молодежный журнал «Стена» № 1 (2021)